Журнал "Диалог" №2 за 2001г. Нина Ступина

Родная душа

    Говорят, что первое впечатление о человеке - самое верное. Когда я узнала, что мы едем в Екатеринбург в одном поезде с Марией Ахмадеевной Юдиной, то вспомнила, что впервые увидела ее на одном из заседаний. Состав был мужской: руководители предприятий и региональных организаций. Она привлекала внимание не потому, что была единственной женщиной. Уж очень уверенно, темпераментно говорила, принимала активное участие в мужском, так сказать, разговоре. И всегда по делу. Осталось такое ощущение: яркое пятнышко на будничном, унылом фоне. Ехали мы в разных вагонах, но Мария Ахмадеевна пришла к нам в гости. Доброжелательная, бодрая, она, оживленно беседуя с гл. редактором «Диалога» А. И. Лапшиным, изредка с любопытством поглядывала на меня. С ним-то знакома давно, а я что за птица? Ведь мы направлялись в ее вотчину, и ей, председателю областной организации, конечно же, хотелось получить представление о незнакомке. Потом мы побывали в ее купе. Она рассказывала о Кипре, откуда как раз и возвращалась домой. Так вот и добрались до места. Мария Ахмадеевна оказалась непоседливой хозяйкой. Всю неделю, что мы были в командировке, каждый божий день возила по области, знакомила с людьми, с организациями и предприятиями. О радушии, с которым нас повсюду встречали, можно написать поэму. Но, куда бы мы ни приезжали, в центре внимания всегда была наша сопровождающая. Народ брал ее в кольцо, вопросы сыпались со всех сторон, подчас не совсем приятные, острые, проблемные. Общается с людьми Юдина без напряжения, умеет объяснять, убеждать, переключать внимание с негатива на позитив. Она, безусловно, лидер. В этом я убедилась не только во время наших поездок. Был у нас и долгий, откровенный разговор.
    - Я родилась в Башкирии, в глухой-глухой деревне Бакрак, в очень бедной семье. Отец болел и умер, когда мне еще года не исполнилось. Мама родила меня поздно, в 45 лет. А уже было трое детей - два брата и сестра. Потом мне говорили, что я была нежеланным ребенком. Мама не хотела рожать, но аборты в те времена были запрещены. Когда пришла пора появиться мне на свет, она никого не звала, сама справилась. Была акушеркой, хорошо это дело знала. Вот я родилась, и мама положила меня… под порог. Середина января, холодно… Соседка вспоминала: «Захожу к вам, а ты лежишь почти голая и орешь. Я говорю: это же большой грех. Хоть и бедно живете, а все равно нельзя так».
    Постоянно, видимо, я орала, плакала, надоела всем. Мама, наверное, твердила в раздражении: «Будешь орать, я тебя вон в пруд унесу». И однажды, когда она была на работе, сестра устала нянчиться со мной, завернула в одеяльце и… Опять же соседка рассказывала: «Смотрю, бежит. Куда бежишь? А она: в прорубь брошу».
    Короче говоря, наперекор всему я осталась на свете.
    В десять лет я потеряла зрение. А у мамы в это время уже был рак. Кто ухаживал за ней? Конечно, я. Сестра и братья уже отдельно жили. Она как-то и говорит: «Какая я была дура, не хотела, чтобы ты жила. А теперь нарадоваться не могу…» За три месяца до смерти, мама продала единственную нашу корову, чтобы отправить меня в школу-интернат.
    - А что случилось со зрением, Мария Ахмадеевна?
    - Раньше в башкирских деревнях свирепствовали трахома, золотуха, думаю, из-за грязи, о гигиене ведь понятия никакого не было. Я уже в первом классе видела плохо: со второй парты не могла разглядеть, что написано на доске. Ну, постоянно лечили меня, да проку никакого. Помню, много читала. А освещение-то - керосиновая лампа. Горючее кончается, фитиль едва теплится, а я все за книгой. Это тоже на зрении сказалось.
    - В школе интернате трудно было учиться?
    - В деревне у нас школа была национальная. Русский язык – всего два урока в неделю. Я знала по-русски, может, пятнадцать слов: соль, вода, хлеб... Хорошо знала башкирский и татарский, потому что в нашей деревне жили татары и башкиры, да и родители были «двуязычные»: мать - башкирка, а отец – татарин. А в школе-интернате все на русском языке. Помню, в первый день пришла в столовую, стою возле печки. Дети заняли свои места за столами, а я не знаю, как спросить, где мне можно сесть. Повар взяла меня за руку и посадила. Покушала я. Моя тетя двоюродная в школе работала сторожихой. Подошла ко мне с какой-то девочкой и говорит: "Вот она знает по-татарски, будет шефствовать над тобой, и ты через нее будешь общаться с кем тебе надо". По моей просьбе привезли мне из дома башкирские книги. Так и училась: с одной стороны были учебники по всем предметам на родном языке, а с другой -- на русском. Я попросту "зубрила", по-другому не получалось. Я сразу хотела учиться хорошо. Это у меня, видно, в характере: обязательно быть на хорошем счету. Вот сейчас я даже не замечаю, на каком языке думаю, а тогда, скажем, по математике, я сперва посчитаю по-башкирски двадцать пять, например, плюс пятнадцать, а потом только перевожу на русский. И так по каждому предмету.
    Школа, где я училась, была неполной средней - восемь классов, потом я перебралась в Верхнюю Пышму, там была средняя школа для слепых и слабовидящих детей. Но и здесь я тоже зубрила. После уроков часок погуляю и снова за книги. А если чувствовала, что по какому-то предмету подготовилась плохо, вставала в пять, в шесть утра. Мне говорили: "У тебя феноменальная память". И в самом деле, если я дважды страничку прочитала, могла воспроизвести текст от слова до слова.
    - Было у вас в интернате чувство заброшенности, сиротства?
    - После смерти мамы сестра и братья звали меня жить с ними, у них уже семьи свои были. Но я отказалась, сказала, что родительский дом никому не отдам, не продам. Интернат, в котором я жила вначале, находился приблизительно в 45 километрах от моей деревни. Вот каждые каникулы зимой, весной и летом я приезжала домой, привозила с собой подруг. Сестра меня поддерживала, давала продукты. А угнетало меня то, что ко всем ребятам приезжают в интернат, а ко мне нет. Родители давали своим детям деньги, это уже было в старших классах, они в домовой кухню покупали всякие вкусности, а я – нет, берегла деньги, которые мне давала сестра. Помню, ехала в поезде из Башкирии в Верхнюю Пышму, а соседка что-то достала из сумки и режет. А я страсть как люблю колбасу. И, наверное, такими жадными глазами смотрела, что женщина спросила: «Хочешь?» Хочу, говорю. Она кусочек мне пододвинула. Но это оказалась не колбаса, а какое-то сладкое тесто. Так я впервые попробовала рулет.
    Я старалась немного подзаработать. У нас в Бакраке был хлебоприемный пункт, и заведующий зерновым складом разрешил мне летом поработать в лаборатории. Пришлось поучиться, правда, на краткосрочных курсах на лаборантку. Три сезона принимала машины с зерном. Одна за другой они подходили, я брала пробу зерна, определяла его влажность. Очень важным себя чувствовала человеком: хоть и маленькая, а от меня зависит, принять зерно или нет. Потом взвешиваешь, подсчитываешь. В общем, ответственная работа.
    - В Вашем характере было что-то такое, что вам мешало в общении со сверстниками, взрослыми?
    - Еще как было. Мои подруги дружили с парнями. А я не могла себе это позволить.
    - Почему?
    - Я сирота и не дай Бог, кто-то обо мне плохо скажет. Парни в школе предлагали приехать ко мне в деревню и помочь с огородом. У меня было 12 соток картошки, окучивать надо было, я наотрез отказывалась. Это опять же из страха, как бы кто чего не подумал. Но, оказалось, зря старалась. Когда я окончила восьмилетку, то попросила у директора направление в Верхнюю Пышму, чтобы продолжить учебу. А он отказал. До этого была такая предыстория: он пригласил нас, школьников, в очередной раз поработать на своем огороде. Я отказалась, сказала, что лучше помогу классной руководительнице. Ей некому помочь. Он, видно, разозлился и брякнул: «Неизвестно, мол, ты девочка или нет, живешь там одна в своем доме, не знаю, кто к тебе там приходит». Сказать, что я обиделась, значит, ничего не сказать
    Занятий в школе уже не было, и я ринулась в райсовет. Мама в свое время была депутатом, и я кое-кого из районного начальства знала в лицо. Думала, все равно кого-то из них найду. Приехала. Говорю секретарю: "У меня личный вопрос". Разулась, поставила у порога свои галоши и босиком по красной дорожке до самого председателя прошла, все ему рассказала. А еще по пути в райсовет, зашла в больницу, взяла справку, что я девочка. Говорю председателю: "Вот вам справка". Он отмахнулся, позвонил нашему директору и распорядился: "Подготовьте Хасановой направление в школу, куда она просит, она хочет учиться дальше". Потом мне сказал: "Желаю тебе успехов, чтобы ты состоялась как человек, как женщина, как твоя мама".
    Я летела в школу, как на крыльях. Рассказала девчонкам. Они мне: "Молодец, ты добилась такого… значит, в жизни всего добьешься". С этим я и уехала. Директора же потом сняли, но не только из-за моего похода к начальству. Может, и не надо было мне так, но, с другой стороны, некому было за меня вступиться, за мою честь постоять.
    Вы показали, что у Вас серьезное отношение к себе, девочке, и сильный характер. Но вообще вся эта история могла направить Вас на ложный путь - всю свою энергию расходовать на доказательство вечной своей правоты по любому поводу. В Пышме такого не было?
    Вот там-то как раз я была тихой, особой активности не проявляла, без особого азарта выполняла отдельные поручения. Сосредоточилась на учебе. Хотелось хорошо окончить школу. Было желание поступить в вуз, но я понимала, что это нереально без материальной поддержки. Нужно, значит, работать. За год до окончания школы я месяц была на практике на Ревдинском предприятии, и мне там очень понравилось: много молодежи, отношение доброе, хорошее. Туда и попросилась, стала ученицей в цехе обжига выводных концов катушки дросселей. И вот тут-то проснулась дремавшая во мне активность. Сразу же стала ходить в клуб, записалась в танцевальный кружок, а через три года меня попросили стать заведующей клуба.
    Хотелось бы представить, какой Вы были на производстве…
    Я выступала на конференциях, на собраниях, в том числе и с критикой порядков на предприятии. А что касается цеха, я не припомню, чтобы какие-то были конфликтные ситуации. В бригаде меня любили. Люди были, в основном, преклонного возраста. Я могла сходить в гости к любому, чтобы помочь по хозяйству, кого-то в магазин сводить. Была в бригаде самая молодая, так сказать, палочка-выручалочка. Когда меня в клуб переводили, в бригаде, помню, сожалели.
    На личную жизнь оставалось время?
    В 1969 я вышла замуж. Муж- инвалид по зрению. У нас через год родилась дочь Лариса. И хотя семья была, и крохотный ребенок, я ходила в клуб, в танцевальный кружок. С коляской. Условия были такие на предприятии: поженились, – ищите жилье. Квартиру мы нашли далеко от предприятия. Работали с мужем в разные смены. Он с коляской идет во вторую смену, а я с утра отрабатываю. Получаю от него дочь в коляске и качу ее домой. Папа у нас сейчас живет своей семьей, в Барнауле, приезжает к нам в гости, проведать Ларису. Я не возражаю. Ради бога, потому что он старый будет, – кто будет помогать? Конечно, дочь. Воспитал, не воспитал, жили, не жили вместе.
    - Сколько лет было Ларисе, когда вы расстались?
    - Десять. У нее оказалось плохое зрение, она училась в школе-интернате для слабовидящих детей.
    - А у вашего бывшего мужа не было попыток вновь воссоединиться?
    - Нет. Разводились трудно. Мы правильно сделали, что расстались. Ребенку, конечно, отца не хватало, она очень любит его. Я некоторое время запрещала им встречаться. Это мой грех. Но из-за чего?! Когда разошлись, я подала на алименты, а он всячески увиливал.
    - Все-таки в чем причина вашего разрыва, может, его нервировало, что вы слишком много внимания уделяете работе?
    - Тут надо ему отдать должное, он, наоборот, всячески помогал, чтобы я состоялась как руководитель. И сам активно участвовал в самодеятельности, был на общественных началах звукорежиссером, то есть всю аппаратуру налаживал, содержал в исправном состоянии. Ну, и даже после того, как разошлись, вместе работали в клубе. Тяжеловато было. Работа в клубе нервная, а я по характеру вспыльчивая. Например, у нас выездной концерт, а транспорта нет, бензина. Я бегу к заместителю директора: ну как же, говорю, мы запланировали, вы этот план утвердили. Как я скажу людям, что мы не поедем. Раз вы отказали, два отказали, но постоянно ведь нельзя. И - в рев. Я очень благодарна покойному зам. директора по воспитательной работе за то, что он меня ругал: нужно себя держать в руках, нужно быть гибче, ты слишком принципиальна, нельзя так в жизни. А я: если кто-то обидел меня, могла вообще с этим человеком никогда не общаться, а обрезать отношения – и все. Хотела, чтобы по-моему было всегда, как я сказала.
    Три года отработала я в клубе, а потом попросилась обратно в цех. Работала мастером смены.
    И конечно, были уже другой, не той Марией, которая запросто приходила в гости к рабочим?
    Расположения к людям у меня не уменьшилось. Только прогульщикам и пьяницам спуску не давала. Идет, бывало, такой мимо, пытается не дышать, а сказал «здрассьте», я уже уловила. Предлагала на выбор: день без содержания или прогул. Из моей смены 12 таких нарушителей перевели на другие участки. В те времена ведь соцсоревнования были между цехами, между участками, между бригадами. Победитель получал премию. Если в коллективе хотя бы один прогул, ни мне, как руководителю, ни рабочим никакой премии. Кто-то пьет, так сказать, отдыхает, а все остальные наказаны. Старалась не допускать этого.
    А тут еще избрали меня председателем народного контроля предприятия. Я принципиальной была, и члены комиссии мне подстать. Допустим, поехал директор на служебной машине по своим делам, вернулся "под градусом"- зафиксировали. Мне в голову не приходило, что он мог на деловой встрече, так сказать, принять, Сейчас-то, конечно, я на это смотрю иначе, не считаю это чем-то таким….
    - Вы теперь ответственное лицо, у вас служебная машина, которой Вы тоже не всегда пользуетесь по прямому назначению, да и от так называемых деловых застолий не отказываетесь, – не поэтому ли изменилась Ваша точка зрения?
    - Не только новое положение, но и время изменили мое отношение. А тогда… Мы сделали одно за другим два предупреждения директору, но он их просто проигнорировал. Попался он и в третий раз, но теперь документ был отправлен в городской комитет народного контроля. По партийной линии получил выговор. Предприятие не ахти как развивается, технология не обновляется, строительство ведется хозспособом, руководитель ведет себя недостойно - все эти факты в 1989 году я направила в журнал «Диалог». В городской газете под рубрикой "Народный контроль в действии" появился мой материал. Директору, конечно, пришлось уйти.
    Вашу активность, разумеется, заметили?
    Я в то время снова работала в клубе и училась на заочном отделении Челябинского института культуры. Избрали меня членом правления свердловской областной организации. А на пленуме - членом президиума правления. Задания, которые получала как член президиума, всегда исправно выполняла. Председатель областного правления, вероятно, пригляделся ко мне, и когда уходил на заслуженный отдых, предложил мне возглавить областную организацию. Я отказалась, сославшись на то, что у меня нет высшего образования. Но он сказал: "Оно у тебя будет. Ты же у нас целеустремленная". Это была весна 1991 года. Я оказалась в числе шести кандидатов на пост председателя правления. Делегаты избрали меня.
    Начала работать. Мне очень помогали войти в курс всех дел специалисты областной организации.
    - Как в Ревде отнеслись к тому, что, по сути дела, с вашей подачи был снят директор?
    - В Ревде проживает примерно 40 тысяч человек. Но если взять круг людей, связанных с промышленностью, то все практически друг друга знают. И город, надо признаться, гудел. Друзья бывшего директора, мягко говоря, укоряли меня. Его жена и дочь были, конечно, в большой обиде и не здоровались со мной. Да и сейчас можно от одних услышать - "какой прямолинейный человек», а от других - "съела человека".
    - Вы переживали?
    Ну, конечно. Ведь в моем становлении на предприятии в любом случае была и лепта директора. А получилось так, что я не оценила его внимание.
    Сейчас вы не считаете, что это подвиг?
    - И сейчас не считаю, и тогда не считала. Но так уж получалось, что никто меня никогда не поправлял. Плохо или хорошо делаю – все сама, сама принимаю решение. Да и не готова я была тогда прислушиваться к советам.
    - Вы сейчас находитесь совсем на другом уровне, чем в те времена. И со стороны рядовых членов ВОС к вам, как к председателю правления, тоже могут быть претензии.
    - Претензии есть. Правда, не в глаза высказывают, а шушукаются за спиной: вот она, мол, ездит из Екатеринбурга в Ревду. Это расход бензина! Почему не живет в Екатеринбурге? При встрече с коллективом я даю понять, что этот шепоток дошел до меня и объясняю: если бы я жила в Екатеринбурге, там, где мне дали квартиру, я бы добиралась до работы на машине те же сорок минут. А в пробках бензина потратила бы больше, чем на трассе. Что в Ревде у меня дети-инвалиды: дочь и зять не видят. Я приезжаю, хоть чем-то успеваю им помочь.
    - В общем, вы в любой ситуации идете с открытым забралом?
    - Только открыто. Иногда, это может быть, плохо. Но я хочу внести ясность для себя и людей. Вот, говорят: Юдина ездит по заграницам. Но я езжу туда как член женской комиссии Европейского Союза слепых. Четыре года тому назад было условие: среди делегатов на Генеральную ассамблею Всемирного Союза слепых от страны должна быть одна женщина. Президент нашего Всероссийского общества слепых А. Я. Неумывакин на президиуме Центрального правления сказал: «Юдина - активная женщина, член президиума Центрального правления, возглавляет одну из крупнейших региональных организаций нашего Общества. Есть предложение именно ее включить в состав делегации». Ну а когда приехали на генеральную ассамблею, и началось формирование комитетов и комиссий, то от России в состав женской комиссии включили меня.
    Вы всегда готовы ответить на всю неприятную информацию, которую доводят до ваших ушей? И кто это делает: недруги или доброжелатели?
    Никогда ни у кого не спрашиваю, что говорят обо мне. Вот иду, допустим, от машины до подъезда. Обычно возле наших домов всегда сидят женщины. Они взглядами проводят и встретят тебя. Среди них, конечно же, есть и соседки, есть и друзья, которые невольно становятся участниками обсуждений, разговоров.
    - Мария Ахмадеевна, Вы возвращаетесь с работы домой, у вас замечательное настроение. Выходите из машины и вдруг узнаете что-то неприятное в свой адрес. И что?
    - Говорят, можно так: услышал и сразу забыл. У меня так не получается. Начинаю анализировать: здесь они правы, а здесь-то напрасно наговаривают. Ну, зачем же так? Я перевариваю это не один день. Анализировать надо, иначе как отсеять плохое от хорошего.
    У Вас в подчинении, если можно так сказать, мужчины-директора. Какой политики Вы придерживаетесь с ними?
    Они разные по характеру и по опыту работы. Я добиваюсь, чтобы они понимали, что наши предприятия прежде всего предназначены для инвалидов по зрению. Зрячий человек может найти работу в другом месте, а инвалиду по зрению деваться некуда. И предприятие для него – это второй дом, вторая семья. Он здесь общается, свой характер проявляет. Если ты приходишь работать на предприятие в систему ВОС, должен быть морально готов, например, с инвалидом под руку пройти. Стеснения не должно быть. Мне кажется, директора воспринимают меня правильно, поэтому и выстраиваются реальные деловые отношения, а не создается их видимость.
    Местное правление – это промежуточное звено между Аппаратом управления ВОС и предприятием. Из Москвы неэффективно руководить нашими генеральными директорами. А мы, ежедневно общаясь, можем и обязаны.
    - Бывают ли такие ситуации, когда роль председателей областных правлений не имеет никакого значения?
    Все зависит от самого председателя, я в этом убеждена. Чаще всего на такие ситуации жалуются председатели, которые ведут, так сказать, кабинетный образ жизни, изолируются от общества. Авторитет и уважение можно заработать только своим трудом, только заботой о людях и о своих предприятиях, организациях.
    Сколько у вас первичек?
    Тридцать одна. Мы включаем в свою структуру школу, предприятия, учреждения внесистемные, дом-интернат. Инвалидов по зрению в нашей областной организации 10 240 человек. У нас дружная организация. Стараемся всех задействовать в наших мероприятиях, чтобы они не оставались в стороне.
    Насколько я понимаю, у Вас все отлажено, можно, сложив ручки, управлять делами, не мотаясь без конца по городам и весям. Что заставляет вас быть такой мобильной? Жажда самоутверждения, беспокойство духа?
    Бывая в первичных организациях, я не ограничиваюсь только общением с председателем и активистами, а стараюсь посетить тех людей, кто прикован к постели, у кого по объективным причинам утеряны связи с организацией. Для чего я это делаю? Для рейтинга, говорят некоторые. Но мне от этих людей ничего не надо. Они никогда не будут делегатами, не приедут на областную отчетно-выборную конференцию и никогда не скажут с трибуны какой у них хороший председатель. Когда я к кому-то из них приезжаю домой, мы сидим, чаек попиваем и разговариваем. Вот и ясно, чем человек дышит, чего ему не хватает, на что жалуется. Почему же ему не помочь, если это возможно? Зачем, спрашивает меня родня, тебе так уж нужно помнить все дни рождения и всех поздравлять? Тебе какая-то старушка позвонила, и ты к ней пошла. Больше некому сходить?! Ну, она не кого-то, а меня хочет видеть, отвечаю, почему не уважить?!
    У нас шесть инвалидов по зрению сидят в тюрьме. И один из них написал, попросил магнитофон. Дали. Вот недавно была в зоне, навещала незрячего сидельца. Заодно познакомилась с начальником тюрьмы, спросила, могут ли его подопечные сделать для нас шашки, шахматы. Ведь сегодня их никто не делает. Потом встретилась с заключенными из цеха деревообработки, договорилась: в цену фигур они включают только стоимость материала, а трудовые их затраты мы компенсируем выступлениями наших артистов, у нас хорошая художественная самодеятельность.
    Я стараюсь со всеми наладить добрые отношения. Чтобы о нас знали, ежемесячно выходит в областном эфире часовая передача о нашей организации, о проблемах наших инвалидов. Эфирное время у нас бесплатное, с нами работает журналист областного радио. А раз в квартал проводим прямой эфир. На него приглашаем руководителей наших предприятий, директоров школ, работников министерства социальной защиты, департамента занятости. Два часа они общаются с нашими слушателями. Проблем много, вот они и выплывают, озвучиваются. В трех передачах подряд мы говорили, например, о бесплатном обеспечение лекарством инвалидов по зрению. Получили результат: перечень лекарств, которые бесплатно выписывают врачи, намного расширился. Приходилось порой конкретно называть людей, которые равнодушно относятся к проблемам инвалидов по зрению, в их числе были работники областного правительства, министерства социальной защиты населения. Мы постоянно говорим о том, что не должны администрации городов и области игнорировать проблемы незрячих. И местные администрации стали поворачиваться лицом к нам, стали посещать наши мероприятия, стали лучше знать наши проблемы.
    - А губернатора Росселя вы берете за бока?
    - Часто мы, конечно, не беспокоим Эдуарда Альбертовича. Но уж когда прижмет сильно… Я сама ни один раз у него на приеме была. Он прекрасно знает наши предприятия, побывал на УПП в Ревде, и Нижнем Тагиле. С ним очень интересно общаться. Не чувствуется расстояния между губернатором и простым человеком. А дружба наша возникла, когда я была депутатом областного совета, членом комиссии по социальной политике. Нас было девять человек, я единственная женщина.
    К сожалению, его иногда подводят чиновники. Они, иной раз, не доносят до него наши просьбы. Была такая ситуация: нам пришлось ликвидировать одно наше предприятие, а все его имущество хотели отнять за долги. Вопарос мого решить Россель, а меня к нему пускают. Я послала ему одну за другой телеграммы. Ни звука в ответ. Тогда я пришла в приемную правительства области и сказала: "Завтра я приду к вам, но не как председатель областной организации общества слепых, а как женщина-инвалид, которую вы не допускаете до руководителя, и объявлю голодовку. Имейте в виду, что я диабетик…" На телевидении, на радио уже знали, что я собираюсь делать.
    - Мария Ахмадеевна, а голодали бы три дня, как грозились?
    - Запросто. Я иногда голодаю для очищения организма.
    Шантажировали?
    - Ну, своего рода шантаж. Но вопрос-то стоял так: если бы арестовали наше имущество, то мы сегодня не имели бы ни производственных площадей, ни оборудования, ни транспорта, ни компьютерной техники. А ведь в первую очередь распродали бы именно это. Но вечером мне позвонили: «получите решение правительства области об оказании всевозможной помощи по сохранению базы второго предприятия». Ну, еще вышло предписание провести проверку, как довели предприятие, где работают слепые, до такого состояния. А решение об аресте нашего имущества было отменено.
    - Вы когда-нибудь бываете слабой, в расстроенных чувствах?
    Бываю, но только дома. На работе я заставляю себя улыбаться. Ну, бывает у женщин всякое, правда? Не складывается в жизни то, что нет половинки в жизни. Те женщины, которые основное время посвящают работе, не оставляют времени на себя, на любовь, на семейную теплоту. А мужчинам нужны такие спутницы жизни, которые бы их опекали, за ними ухаживали. Мне же порой надо, чтобы меня кто покормил, кто-то приготовил и обед, и ужин, завтрак. Это делают мои дети, но у них своя жизнь, с этим тоже нужно считаться.
    Вы тратите много энергии, много общаетесь с людьми, в чем находите подпитку?
    В общении с друзьями. Мне хорошо в коллективе, с коллегами. Мы понимаем друг друга. Утром по всем кабинетам пройду: как настроение, какие вопросы? Договорились так: когда я в правлении – в любое время прием. Приезжают люди с периферии, не у всех есть возможность позвонить, даже нет телефонов. Поэтому никаких для них "завтра". Придя к нам, человек должен почувствовать, что здесь его смогут защитить.
    Какую следующую высоту будете брать?
    Пока хочу закрепиться на этой. Скоро у нас отчетно-перевыборная конференция. Думаю выставить свою кандидатуру …
    P. S. В марте нынешнего года Мария Ахмадеевна Юдина вновь избрана председателем Свердловской областной организации.